СИБИРСКАЯ ГАЗЕТА (Новосибирск)
№ 37, сентябрь 1991 г.

Иван Есаулов

С КОГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?

В «Литературной газете» от 28.06.91 была опубликована статья Е. Добренко «Борьба с вечностью», где на малоизвестном широкому кругу читателей материале автор демонстрирует весьма существенные особенности советской тоталитарной культуры. В частности, речь идет о противоборстве этой законной наследницы революционной культуры с «двумя границами сознания»: национальным и интернациональным. Иначе говоря, о вступлении тоталитарной культуры на некий тупиковый «третий путь», равноудаленный от названных пределов традиционных культурных систем.

Всецело поддерживая тезис о двух «врагах» тоталитаризма, мне бы хотелось уточнить ту особенность «войны на два фронта», которую Е. Добренко справедливо считает «законом новой культуры». Мне думается, что эта особенность в какой-то мере проясняет и сегодняшнюю культурную ситуацию в нашем обществе.

Дело в том, что идеологи революционно-тоталитарной культуры никогда не стремились именно к борьбе на два фронта сразу. Они прекрасно понимали, в отличие, скажем, от вождей третьего рейха, что такая война – с двумя сильными противниками – неизбежно будет проиграна. Поэтому закон тоталитарной культуры – это закон лавирования и мимикрии по отношении к «космополитизму» и «национализму». Декларативно заявляя о своем неприятии того и другого «изма», идеологи тоталитарного менталитета, как правило, поочередно громили подозреваемых в том или ином «уклоне» - при молчаливом неучастии или даже одобрении временно оставленных  в покое своих интеллектуальных «врагов». Союзники, увы, находились и  том, и в другом «лагере». Именно это прискорбное обстоятельство, по моему глубочайшему убеждению, обеспечило тоталитарной культуре столь долгую историческую жизнь.

Тоталитаризм – это оборотень, который, подобно двуликому Янусу, имеет два лица. И именно это двуличие зачастую обманывало и обманывает его противников. Так, в свое время этот монстр обманул-таки наших «шестидесятников», все пытавшихся углядеть – с двух противоположных сторон – те потенциально привлекательные его особенности, которые так хотелось в нем разлить. Помните тезис двадцатилетней давности о социализме с человеческим лицом?

Затем, уже в середине восьмидесятых, мы (опять-таки с колокольни наших же убеждений) всё старались уловить не объективные причины немыслимых зигзагов официальной «культурной политики», а большей частью случайное, тактическое совпадение этих зигзагов с нашими глубинными, выстраданными убеждениями – «славянофильскими» ли, «западническими» ли. И так радовались, когда государственная идеология, как нам казалось, хотя бы на йоту сдвигается в нашу сторону! Воистину, «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!». Тогда как многие хотя и заинтересованные, но трезвые наблюдатели – В. Буковский, к примеру, - прямо-таки потешались, как то один и тот же человек исхитрялся быть (слыть) и лидером правящей партии, и лидером оппозиции…

Я думаю, что сегодня даже самые крайние «западники», если только они честно пытаются разобраться в нашем социалистическом прошлом,  вынуждены признать, что тоталитарная идеология и культура смяли своих врагов под лозунгами интернационализма – и на волне с «национализмом» (прежде всего с русским национализмом, именуемым «великодержавным шовинизмом»).

Ведь то, о чем так убедительно пишет Е. Добренко, - уже вторая волна этой борьбы, ставшая возможной именно после разгрома самого страшного для большевиков врага.

Приведу только одно сопоставление. Е. Добренко цитирует те крайне резкие (даже для того времени) выражения, которые сопровождают в 1951 году творчество Владимира Сосюры: «вопреки жизненной правде, он воспевает некую извечную Украину, Украину «вообще»… Вне времени, вне эпохи – вот Украина в изображении поэта». Но еще в 1934 году не какой-нибудь литературный погромщик, а относительно мягкий и тонкий по сравнению со своими боевыми коллегами, все старавшимся «к штыку приравнять перо», А. Воронский тем не менее поучает Сергея Есенина за год до его гибели, что «Руси вообще, Руси отвлеченной в природе не существует. Есть обломки прежней Руси и есь Русь Советская. Идти к «неведомым пределам»  - занятие довольно неопределенное, а наше время требует полной ясности. Есенин сказал «а», а за «а» следует «б». Е. Добренко, говоря о борьбе с «буржуазным национализмом», напомнил именно о второй волне преследований. Не надо забывать о первой.

Поразительно, как быстро люди вычеркивают из памяти историю даже семидесятилетней давности. Ведь большевики пришли к власти под несколькими весьма «демократическими», а отнюдь не тоталитарными лозунгами. В частности, лозунг о пролетариях, которые непременно должны объединяться, это ведь не просто марксистская тирада, с успехом сработавшая в России. Правда, уже в этом начальном призыве к единству можно уловить специфический привкус позднейшей социалистической кастовости.  Объединяться предписано отнюдь не народам мира, а именно «пролетариям», то есть людям, по марксисткой догме, не имеющим Отечества, родины.

Другой лозунг, весьма популярный на заре советского тоталитаризма, - это лозунг о поражении своей страны в «империалистической» I мировой войне, горячее желание поражения. Если и искать везде и всюду «национальную специфику», повлекшую  за собой приход коммунистов к власти именно в нашей стране (я имею в виду прежде всего идею о «хорошем» марксизме, испорченном национально обусловленным «ленинизмом» или «сталинизмом»), то отчего же не поискать эту «специфику» и здесь тоже? Ведь уникальность «русских марксистов» ленинского толка по сравнению с их западноевропейскими собратьями в том и состояла, что «наши» прямо-таки жаждали поражения России, тогда как, например, немецкие социал-демократы отчего-то стояли на стороне своего народа («правительства», как презрительно поправит меня современный ортодокс).

Дело ведь вовсе не в том, был ли или не был Ленин немецким шпионом, или же только использовал немецкие деньги. Партия и ее вождь всегда были против «буржуазного национализма», всегда были за поражение своей страны, с кем бы она ни воевала – с Японией ли, с Германией ли. Они всегда желали провала самым радикальным экономическим реформам, могущим оздоровить хозяйство (в частности, реформам Столыпина), именно потому что прекрасно осознавали благотворность таких реформ. Ведь в случае успеха эволюционных, а не революционных преобразований они сами – о ужас! – остались бы не у дел. Им вплоть до прихода к власти (но именно до, а не после) необходимы были как раз «великие потрясения» в своей стране, ради которых можно было идти на сговор с кем угодно.

Почему? Да потому, что своей страной эти люди Россию никогда не считали. И необходимо им отдать должное: они никогда особо не скрывали этого обстоятельства. Будучи здесь по-марксистски последовательными до конца. Для идеологов революционного тоталитаризма и в самом деле история своей страны началась с октября 1917 года (а отнюдь не с возникновения русского, грузинского или любого другого государства, заметим). Мне как-то странно, что это как бы «позабывают» сторонники идентификации русского и советского менталитетов, превращая революционных идеологов в законных наследников бывшей России. Между тем даже сегодня остаются «улики», говорящие о прямо противоположном. Взгляните хотя бы на своего рода атавизм тоталитарной культуры, каковым являются настольные календари уже перестроечной эпохи, не говоря уже о более ранних временах. Ведь каждый листок этого памятника советской культуры заклинает нас не забывать все 365 дней, что тот или иной день – день «надцатого года Великой Октябрьской социалистической революции».

Так что, думаю, напрасно Е. Добренко употребляет союз «и», говоря о преломлении в советском сознании истории других народов (кроме русского), когда она начиналась «лишь с присоединением их к России и после революции». Какое уж тут «и», когда и для русского народа все дореволюционное объявлено было лишь «предысторией» - точно в такой же степени, если не большей, как и для всех остальных. Разве позабыт уже марксистский тезис о «двойном угнетении инородцев» в проклятущей царской России? Разве позабыта ленинская статья о «национальной гордости великороссов», будь они неладны? Кажется, нынче Ленин был бы доволен: после Октября «гордости» у этих «великороссов» явно поубавилось…

Вернувшись назад, можно вспомнить, что и лозунг о перерастании «империалистической войны» в гражданскую изначально был направлен именно против «патриотизма» как такового. И логически все совершенно понятно. «Патриотизм» не может быть ведущей опорой и стержнем советской тоталитарной культуры по той простой причине, что, по определению, - это ведь «любовь к отчизне». А «советский патриотизм» - по определению же – это любовь к новой отчизне, к новой стране, к новой, так сказать, родине: советской. Пока «новой» отчизны (социалистической) не было построено, «любить» было нечего.

Упреков в любви к старой России, «России вообще» (а это и есть патриотизм) большевики, право, не заслуживают. В своих работах периода I мировой войны Ленин говорит о «защите отечества» (т.е. России) не иначе, как иронически заключая это выражение в кавычки. Это ли не большевистская прямота? Ведь защищать страну, по мнению большевиков, просто нельзя иначе, как желая поражения этой «родине». Последние кавычки – опять не мой полемический прием, это снова ленинские кавычки (начало статьи о «гордости великороссов»).

А вот затем, после захвата власти, уже нужно было громко кричать о защите отечества без всяких кавычек. Но какого «отечества»? Именно нового. Помните: «Социалистическое отечество в опасности!»? До того большевикам воистину было нечего терять и нечего жалеть. К тому же, чего уж лукавить нынче, Белая армия как раз выступала под лозунгом патриотизма, им-то было что терять и что защищать.

Советская культура оставила многие хрестоматийные тексты, как бы нарочно подчеркивающие барьер между советским и национальным патриотизмом. Вспомним: «С чего начинается родина? С картинки в твоем букваре», а затем уже со всего остального. Теперь, кто и это забыл, откройте букварь (он всё тот же) и посмотрите на ту «картинку», с которой всё   для нас всех,  без всяких национальных различий, «начинается». Он ведь и теперь «живее всех живых»… Какой уж тут Юрий Долгорукий, уважаемые пламенные борцы с великодержавным шовинизмом!

Итак, советский патриотизм как составная часть советской тоталитарной культуры появляется сравнительно поздно, уже в зрелый период истории советского общества. Интересно, конечно, поискать оттенки этой благоприобретенной любви к новой родине в великодержавности, сионизме, самостийности и т.п., но как бы не упустить при этом самого главного: качественной новизны одного из двух главных стержней небывалой еще доселе «культуры».

Не следует забывать и об исторической логике смены врагов тоталитарного монстра. Первые враги, принесенные позднее в жертву на алтарь «пролетарского интернационализма»,  -  это люди, препятствующие перерастанию мировой войны в гражданскую. Препятствующие именно из соображений «национализма» и «патриотизма». Они, в частности, упрямо полагали, что существует единая национальная культура, тогда как большевикам изначально было известно, что в каждой нации две культуры, одну из которых – во имя пролетарского же интернационализма – просто необходимо всемерно уничтожать,  а другую  - развивать.

Все разительно изменилось, когда идеологам тоталитарной культуры стало окончательно ясно, что «наш новый мир» смогли построить лишь в одной, отдельно взятой (вот досада!) стране. Зато из этой страны успешно изгнаны наиглавнейшие так называемые «патриоты» (последние в 1922 году). Таким образом, победа на этом фронте одержана полная и окончательная. Самое время открывать «второй фронт».

Для многих (хотя далеко не всех, разумеется!) новых врагов тоталитаризма – «космополитов» - это второе лицо коммунистического Януса было весьма неприятным открытием, едва ли не пере-воротом, тогда как Янус просто по-вернулся иначе. Тоталитарный монстр не убивал своих «детей», как это казалось многим палачам традиционной культуры, в одночасье ставшими жертвами вскормленного и ими тоже кровавого чудища. Они просто ошиблись (очень ведь хотелось ошибиться), приняв тезив о борьбе с буржуазным национализмом (прежде всего, повторюсь, тогда – с русским) за утверждение истинного интернационализма. Тогда как изначально он был пролетарским, а затем стал советским, основанным уже на прорезавшемся советском же патриотизмы. Этой маленькой замены несчастные наши «космополиты» и не предусмотрели – и были жестоко наказаны за трагическую неосторожность в контакте с тоталитарным зверем.

Словно штурмовики Рема, ставшие ненужными, главные идеологи и действующие лица Октября (а вместе с ними тысячи и тысячи не виновных в коллаборационизме со зверем) должны были уйти с исторической сцены, ибо они выполнили уже свою историческую миссию разрушения. Кроме того, опасно ведь оставлять на воле людей, обладающих столь ярко выраженным деструктивным даром: необходимо сейчас уже не разрушать, а укреплять тоталитарную конструкцию. Но для этого нужна уже новая, «очищенная» генерация.

Ведь родина (социалистическая) успела появится («началась»), надлежало ее любить и доказывать благопристойность ее родословной. Так завершаются окончательно в 1943 году псевдодемократические игры в Коминтерн, а в 1944 году «Интернационал» Потье перестает быть государственным гимном СССР. Самое время появиться и строкам о «великой Руси» как старшей предшественницы социалистического чудища.

Прямые наследники российской истории и культуры либо изгнаны, либо уничтожены (посредством «интернационализма»), либо загнаны в лагеря. Необходимо присвоить себе чужое, объявить себя законными наследниками и именно продолжателями истории и культуры Государства Российского, когда можно уже не особо церемониться с «окраинными» народами (точно так же, как ранее не особо церемонились и с самими «великороссами»).

Можно, разумеется, посочувствовать тем людям, которые на заре тоталитаризма добивались уничтожения памятника Минину и Пожарскому, а затем вдруг оказалось, что это уже герои, ставшие в одночасье «нашими», а уничтожению подлежат теперь они сами. Но не надо превращать их в невинно страдающих жертв тоталитарного государства: они упали именно в ту яму, которую не просто копали для других, но в которую сталкивали других (инакомыслящих, не приходящих в восторг от «пролетарского интернационализма»), помогая зверю, убирая его врагов и приближая тем самым и свой конец. Правда, упали они с другой стороны этой ямы, но вряд ли это это обстоятельство их сильно утешило.

Что до национальных героев «русских, литовцев и киргизов», которые оказались будто бы почти сплошь персонажами русской (а не киргизской, к примеру) истории, то ведь какие это герои? Главный герой русской истории даже в зрелый период тоталитаризма – это же Карл Маркс, а не Ярослав Мудрый. Но мне кажется странным, уподобляясь советским «правым», рыться в его национальной принадлежности. К тому же, взгляните на карту СССР: много ли городов «братских народов» нашей страны переименованы в честь Александра Невского и Юрия Долгорукого? Я как-то все больше вижу персонажей советской истории. А среди них, как известно, были далеко не только русские люди.

Да и в русской (дооктябрьской то есть) истории герои даже моего школьного учебника все больше Болотников да Разин, да Пугачев, а отнюдь не Екатерина II c Александром III. Не так ли?

Вспомните: «годы реакции» по нашим учебникам всегда совпадали с периодами государственной стабильности России. Как будто какой уж тут «патриотизм», сплошная русофобия. А я скажу какой: советский. Ведь периоды восстаний, смут и вообще нестабильности, по мнению советских идеологов, приближали то время, с которого «начинается родина» (советская, конечно).

Самое страшное, что сейчас происходит с нами: коммунистам удалось вновь столкнуть лбами разных противников советского тоталитаризма.

Именно и только поэтому, они уже шесть лет худо-бедно удерживают от падения Систему, тогда как в Восточной Европе общее движение противников социализма смело, точно лавиной, коммунистические режимы.

Что же мы? Те из нас (условно говоря, левые), кому близок и дорог именно интернационализм, поспешили во второй половине восьмидесятых заключить пакт с тем крылом наследников тоталитаризма, которые торжественно заявили о возвращении к «ленинским нормам жизни» (то есть к разрушению традиционной культуры народов нашей страны). Они как бы забыли, чем закончилось заигрывание с дьяволом для их либеральных предшественников, так радовавшихся победе над «великодержавными шовинистами»… Они как бы не замечают, что приняли пакт на условиях советского интернационализма, они стараются обратить в шутку это прилагательное: главное, мол, не в этом…

Другие же (условно говоря, правые), которым близок и дорог именно патриотизм в его традиционном, а не извращенном смысле, в сталинской борьбе с «космополитами» и его фразерском обращении «братья и сестры», когда стало страшно, все пытаются усмотреть возвращение к «истокам» и здравому смыслу. Они и сейчас не потеряли надежды заключить пакт с противоположным крылом советских тоталитаристов, которые опять заговорили о своем праве на «великую Россию», о недопустимости «развала» великой державы, о новом Союзе, который нужно строить непременно на советском фундаменте. Они тоже забыли уроки истории, забыли и о той второй волне борьбы с «буржуазным национализмом», о которой напомнила стать Е. Добренко. Они тоже стараются пропускать мимо ушей тезис о советском патриотизме. А самое печальное, они, сами того не замечая, в своей борьбе с «так называемыми демократами» как бы узаконивают право советских тоталитаристов на русский патриотизм.

Те кавычки, которыми награждают друг друга сегодняшние идейные противники, и те уничижительные (но совершенно тождественные) уточнения о «так называемых» характерны как раз для нашей посттоталитарной эпохи и для советского менталитета, в котором мы продолжаем пребывать.

Чего стоят хотя бы наши приемы полемики. Одни прямо называют А. Невзорова агентом КГБ, другие прозрачно намекают о причастности Э. Шевардназде и А. Яковлева к западным спецслужбам. Кругом сплошь шпионы. Дорогие соотечественники, будьте предельно бдительны!

Когда же мы выступим решительно и однозначно и против советского тоталитаризма и против советского же патриотизма – хотя бы и с разных сторон, но именно одновременно? Стыдно читать сегодня концовки многих «левых» и «правых» статей еще двухлетней давности – с их противоположной, как им представляется, направленностью, но с одинаковой апелляцией к советскому городовому, с требованием «привлечь к ответственности» (даже уголовной!) своих идейных оппонентов. Кому же адресуют их авторы свои доносные жалобы на клевету и притеснения? Идеологам и прокурорам той системы, с которой они так «бесстрашно» борются? Это похоже на то, если бы находившиеся в одной камере политические арбитром для разрешения своих разногласий избрали бы уголовника, который по совместительству является еще и  надзирателем. Не сомневайтесь, «патриоты» и «интернационалисты», он поможет вам побить вашего оппонента, он будет избивать вас по очереди, уважаемые мастера советской культуры!

Играйте, играйте дальше в свои русско-еврейские, русско-украинские, армяно-азербайджанские, почвенно-западнические, консервативно-демократические игры: на это и сделал последнюю ставку советский тоталитаризм. Вы говорите, что сегодня у него нет той силы, что была еще вчера? Полноте! Вы опять забыли уроки истории.

Один из законов социалистической системы и ее становления – это закон абсурда. Кто всерьез еще в начале 1917 года полагал, что высокоумных и сильных тогда представителей оппозиционных партий сменят – на 70 с лишним лет! – какие-то большевики, готовые на все, чтобы удержаться у власти и даже не маскировавшие особо своих намерений? Помните, даже многие из делегатов Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, проходившего в июле (!) 1917-го, не подозревала, что есть такая партия, и вождю большевиков пришлось утвердительо отвечать на сомнения делегатов.

Немудрено: из 1000 делегатов большевиков было только 105 человек! Казалось тогда, что шансов у большевиков никаких. Ведь это Съезд рабочих и солдат, среди которых и велась, в основном, большевистская пропаганда! А казаки, а крестьяне, где будущие вершители судеб страны уже вовсе не пользовались никакой популярностью. А Россия тогда, напомню, - это крестьянская страна.

Как позднее вспоминал делегат этого рабочего съезда большевик С.И. Шульга, «мы приуныли: подавляющее большинство поддерживало меньшевистки-эсеровскую резолюцию». А спустя всего три месяца произошел государственный  переворот!

Кто всерьез затем воспринимал какого-то Иосифа Сталина в разгоравшейся среди партийной верхушке борьбе за власть? Могущественными казались совсем-совсем иные силы. А кто думал, что смертельно боявшийся Хозяина Никита Хрущев затем резко изменит – в очередной раз за советскую историю – политический курс страны? Кто, еще ближе к нашему времени, мог ожидать от начавшейся перестройки таких результатов? Никто, в том числе и сами ее идеологи… «Одних уж нет, а те далее…»

Мы же опять, подобно «шестидесятникам» времен оттепели. Досрочно впадаем в эйфорию свободы. Мы с 1985 года все торопимся поделить шкуру неубитого еще медведя тоталитаризма, да еще в его же логове. Потому  он до сих пор и жив. А раненый (наверное, смертельно раненый) зверь намного опаснее здорового и готов буквально на все, на любые уступки и любую мимикрию. Многие ли из нас обладают гарантированной возможностью покинуть берлогу, если зверю удастся, «перестроившись», обрести былое здоровье и былой аппетит? И не стыдно ли даже этим счастливцам будет тогда перед растерзанными? Я не знаю, с кого на сей раз начнет двуликий монстр системы, но совершенно уверен, что вновь он постарается избежать войны на два фронта сразу, вновь будет вербовать себе союзников из стана своих неактуальных пока, а лишь потенциальных врагов. Кого же нам винить тогда, кроме самих себя.

P.S. Cтатья была написана и представлена в редакцию за месяц до осуществления государственного коммунистического переворота. Который оказался возможным только благодаря разобщенности противников коммунизма, слишком поспешавших свалить друг друга вместо борьбы с общим врагом. Я уверен, что Бог дал России последний шанс наконец прозреть и увидеть действительного ее врага. На сей раз мы отделались лишь малой кровью (не случайно многие ныне говорят о фарсовой природе путча). Но будет ли эта кровь последней?

г. Новосибирск 

С  некоторыми редакционными сокращениями статья была опубликована также в Москве в  газете «Политика».